Дневник охранника ГУЛАГа

Дневник охранника-ВОХР овца, который велся непосредственно в ГУЛАГ е, и в котором в течение нескольких месяцев 1935-36 года, автор описывал свою жизнь, – вероятно, единственный сохранившийся источник подобного рода. Представления о гулаговской системе и лагерном мире основаны, большей частью, на воспоминаниях жертв репрессий. Здесь же свидетельства о лагерной жизни от лица человека, находящегося (по крайней мере, какое-то время) по эту сторону колючей проволоки

Воспоминаний не жертв, а виновников сталинских преступлений, людей, находившихся по эту сторону колючей проволоки: высших чинов НКВД , организовывавших репрессии, следователей, начальников лагерей, лагерного персонала — фактически не существует. А ведь через эту систему прошли сотни тысяч людей (в 1939 г., например, личный состав органов НКВД составлял 365 839 человекДанные приводятся в книге: Г.М. Иванова. Гулаг в системе тоталитарного государства. Москва, 1997, стр.161). Но потребности писать мемуары у них обычно не возникало.

Чистяков Иван Петрович: биографические сведения

Дневник Ивана Чистякова, командира взвода вооруженной охраны («ВОХР ») на Байкало-Амурской магистрали (БАМ ) - уникальное историческое свидетельство. Дневник находится в архиве общества Мемориал в Москве, куда он был передан людьми, случайно обнаружившими его в бумагах своей умершей дальней родственницы.

Дневник состоит из двух небольших тетрадок. В одной - описание трех дней, проведенных Чистяковым на охоте, в августе 1934 года, до его призыва во внутренние войска и отъезда на БАМ . Зарисовки в духе «Записок охотника» Ивана Тургенева, классические охотничьи рассказы, иллюстрированные рисунками автора - все это звучит как ностальгия по старой дореволюционной России, и резко контрастирует с другой тетрадью, записи в которой датируются 1935-36 годом. Все это время их автор находился в ГУЛАГ е.

Мы знаем о нем очень мало. Вместе с тетрадками сохранился лишь мутный любительский снимок, на оборотной стороне которого есть надпись:

«Чистяков Иван Петрович, репрессирован в 1937 – 1938 гг. Погиб в 1941 году на фронте в Тульской области».

Все остальные сведения об этом человеке можно почерпнуть только из его дневника.

Сколько лет было в тот момент его автору? Вероятно, уже больше 30, поскольку в дневнике есть упоминание о том, что половина жизни им уже прожита, и что он был на фронте. Значит, если он даже участвовал в гражданской войне в самом ее конце, в 1920-21 гг., то ему тогда должно было быть не меньше 18-19 лет.

До призыва в армию (к огромному несчастью для Ивана Чистякова он попадает на службу во внутренние войска) он жил в Москве, неподалеку от Садово-Кудринской площади. Ездил на трамвае на работу, в свободное время ходил в театр, занимался спортом, любил рисовать, словом, жил жизнью обычного сравнительно интеллигентного советского горожанина начала 30-х годов.

У Ивана Петровича Чистякова, человека с таким характерным для России именем отчеством и фамилией, не слишком удачное для того времени непролетарское происхождение. У него, вероятно, среднее техническое образование, и он был исключен из коммунистической партии во время одной из проходивших в конце 20-х, начале 30-х годов широких чисток, когда партийного билета лишались, прежде всего, так называемые социально-чуждые элементы. (Об этом Чистяков также упоминает в дневнике, поскольку считает, что на БАМ его отправили, как человека уже в глазах власти провинившегося).

Кем он работал до призыва в армию, понять из текста дневника трудно, возможно, преподавателем какого-нибудь техникума, а, может быть, инженером. У него, по-видимому, нет семьи, хотя он изредка упоминает о том, что получил письмо или посылку, но нигде нет ни слова о любимой женщине или детях.

Чистякова мобилизуют во внутренние войска в тот момент, когда по-настоящему разворачиваются огромные сталинские проекты под руководством ОГПУ -НКВД , когда создается ГУЛАГ , испытывающий острую нехватку в кадрах. Осенью 1935-го года он попадает в одно из самых далеких и страшных мест - на БАМ , то есть в Бамлаг (Байкало-Амурский исправительно-трудовой лагерь).

Бамлаг

В 1932-ом году Совет Народных Комиссаров СССР принял постановление о строительстве Байкало-Амурской магистрали. БАМ являлся стройкой оборонного значения, и первоначально его сооружение было поручено Наркомату путей сообщения. На строительство отводилось всего 3,5 года. Срочность работ была связана с военно-стратегической ситуацией на Дальнем Востоке, сложившейся после захвата Японией в 1930-31-ом году Манчжурии. Но, несмотря на развернувшуюся в СССР агитационную кампанию, мобилизовать на Дальний Восток на тяжелую работу людей было невозможно. Скоро стало ясно, что осуществить эту сталинскую задачу в такие краткие сроки можно только, используя бесплатный принудительный труд.

Стройка была передана в руки ОГПУ . В Бамлаг потекли потоки заключенных и спецпереселенцев (в основном сосланных раскулаченных). К этому времени завершалось сооружение Беломорско-Балтийского канала – первой масштабной стройки ГУЛАГ а, и тысячи заключенных были оттуда отправлены на БАМ .
В середине 1935 года, когда в Бамлаге оказался автор дневника, количество работающих на строительстве заключенных составляло уже около 170 тысяч человек, а к моменту расформирования лагеря - к маю 1938 , свыше 200 тысяч (из более 1,8 миллиона всех узников ГУЛАГ а на тот момент).

Начальники ГУЛАГ а

Бамлаг в 1935-ом охватывал огромную территорию - от Читы до Уссурийска, превышавшую по длине 2000 км. Управлялся он из города Свободный Дальневосточного края.

Первым начальником строительства на Бамлаге был Сергей Мрачковский старый большевик, в прошлом участник троцкистской оппозиции. В сентябре 1933 года, когда строительство дороги приняло широкие масштабы, все руководство Бамлага во главе с Мрачковским было арестовано в связи с «делом контрреволюционной троцкистской группы».–

Новым начальником Бамлага стал Наталий Френкель , один из наиболее одиозных строителей гулаговской системы. До своего назначения в Бамлаг Френкель сделал фантастическую карьеру. В начале 20-х годов он был по обвинению в мошенничестве и контрабанде осужден и отправлен в Соловецкие лагеря. За несколько лет пребывания на Соловках заключенный Френкель сумел превратиться в начальника производственного отдела лагеря, а, выйдя на свободу, был взят на службу в ОГПУ . В 1931-1933 годах Френкель становится одним из руководителей первого крупнейшего объекта ОГПУ , построенного руками заключенных - Беломорско-Балтийского канала.

Художественный образ этого нового лагерного мира и его организатора рисует писатель Василий Гроссман в романе «Жизнь и судьба»:

«Френкель в начале нэпа построил в Одессе моторный завод. В середине двадцатых годов его арестовали и выслали в Соловки. Сидя в Соловецком лагере, Френкель подал Сталину гениальный проект…. В проекте подробно, с экономическими и техническими обоснованиями, говорилось об использовании огромных масс заключенных для создания дорог, плотин, гидростанций, искусственных водоемов. Хозяин оценил его мысль. В простоту труда, освященного простотой арестантских рот и старой каторги, труда лопаты, кирки, топора и пилы, вторгся двадцатый век. Лагерный мир стал впитывать в себя прогресс, он втягивал в свою орбиту электровозы, экскаваторы, бульдозеры, электропилы, турбины, врубовые машины, огромный автомобильный, тракторный парк. Лагерный мир осваивал транспортную и связную авиацию, радиосвязь и селекторную связь, станки-автоматы, современнейшие системы обогащения руд; лагерный мир проектировал, планировал, чертил, рождал рудники, заводы, новые моря, гигантские электростанции. Он развивался стремительно, и старая каторга казалась рядом смешной и трогательной, как детские кубики» Василий Гроссман. Жизнь и Судьба, Москва, 1988 г. стр.790-791.

Одним из таких новых амбициозных гулаговских проектов и было строительство БАМ а (сложнейшей многокилометровой железнодорожной структуры) и осуществлялся он, как и все остальные лагерные стройки, каторжным ручным трудом (лопатой, тачкой, кайлом и пилой) сотен тысяч заключенных.

Гроссман правильно оценил важность роли Френкеля - тот оставался начальником строительства в Бамлаге весь последующий период и оказался одним из немногих деятелей ГУЛАГ а, кто не был арестован, смог продержаться на такой должности и даже продвинуться наверхВ 1940 году Френкель уже занимал пост начальника управления железнодорожного строительства ГУЛАГ а НКВД СССР , т.е. распоряжался всеми железнодорожными лагерями в стране.

Свое руководство Бамлагом Френкель начал с радикального переустройства лагерных подразделений. Как мастер организации и знаток лагерной жизни, он создал фаланги – специализированные бригады по 250-300 человек каждая, где все заключенные были связаны круговой порукой выполнения плана и соревнованием за пайки. (Эти бригады-фаланги неоднократно упоминаются в дневнике Чистякова).Суть этой новой системы точно описал человек, находившийся в начале тридцатых годов по другую сторону колючей проволоки, знаменитый автор «Колымских рассказов» :

«Ведь только в начале тридцатых годов был решен этот главный вопрос. Чем бить – палкой или пайкой, шкалой питания в зависимости от выработки. Выяснилось, что с помощью шкалы питания, обещанного сокращения срока можно заставить и «вредителей», и бытовиков не только хорошо, энергично, безвозмездно работать даже без конвоя, но и доносить, продавать всех своих соседей ради окурка, одобрительного взгляда концлагерного начальства» Варлам Шаламов. Вишера. Антироман, Москва, 1989 г. стр.43

Система, предложенная такими новаторами ГУЛАГ а, как Френкель, заключалась в применении

«…бесплатного принудительного труда, где желудочная шкала питания сочеталась с надеждой на досрочное освобождение по зачетам. Все это разработано чрезвычайно детально, лестница поощрений и лестница наказаний в лагере очень велика – от карцерных ста граммов хлеба через день до двух килограммов хлеба при выполнении стахановской нормы (так она и называлась официально). Так проведен был Беломорканал, Москанал – стройки первой пятилетки. Экономический эффект был велик.

Велик был и эффект растления душ людей – и начальства, и заключенных, и прочих граждан. Крепкая душа укрепляется в тюрьме. Лагерь же с досрочным освобождением разлагает всякую, любую душу – начальника и подчиненного, вольнонаемного и заключенного, кадрового командира и нанятого слесаря» Варлам Шаламов, там же стр. 45, - пишет Шаламов.

Каждый месяц Френкель получал эшелоны с новыми арестантами, и его лагерь рос как на дрожжах. Второе отделение Бамлага (именно туда попадает Чистяков) представляло собой огромный рабочий муравейник. В него входило и строительство вторых железнодорожных путей, паровозоремонтных депо, вокзалов и других гражданских сооружений. Там были механические мастерские и подсобные сельские хозяйства, своя агитбригада и лагерная печать, производственные фаланги с сотнями заключенных - «путеармейцев», изоляторы для провинившихся и фаланги для штрафников и отказчиков.

Советская стройка

Заключенные Бамлага строили железную дорогу в невероятно трудных географических и климатических условиях. Они прокладывали рельсы через неосвоенные территории Дальнего Востока - горы, реки, болота, преодолевая скалы, вечную мерзлоту, высокую влажность грунта. В таких условиях строительные работы можно было вести не более 100 дней в году, но заключенные работали круглый год и в любую погоду по 16-18 часов в сутки. У многих появилась «куриная слепота»; свирепствовала малярия, простуда, ревматизм, желудочные заболевания.

Благодаря каторжному труду десятков тысяч людей, к концу 1937 года главные участки работ Бамлага на вторых путях трассы (Карымская - Хабаровск) были закончены. Теперь заключенным предстояло приступить к строительству собственно БАМ а - дороги от Тайшета через северный Байкал до Советской Гавани - протяженностью 4 643 км. После начала Отечественной войны в 1941–ом году огромное строительство было остановлено; у ГУЛАГ а уже не хватало ни людей, ни мощностей.

Фактически прокладка нового участка Байкало-Амурской железной дороги была продолжена в 70-е годы, и тогда на стройку, объявленную комсомольской ударной, отправили тысячи молодежных бригад. Строительство шло 12 лет и закончилось незадолго до начала перестройки. Сегодня этот участок железной дороги переименован, и названия БАМ больше не существует.

Винтики системы

Наши представления о лагерном мире складываются, прежде всего, под влиянием тех воспоминаний, которые оставили бывшие заключенные, жертвы репрессий. О том, как функционировала гулаговская система, о ее механизме и структурах, можно теперь узнать благодаря архивам, где сохранились тысячи документов. Сегодня многое известно и об организаторах и начальниках ГУЛАГ а.

Но образ «человека с ружьем» по эту сторону колючей проволоки нам знаком очень плохо, и мы едва ли представляем себе так называемых «винтиков» огромной репрессивной машины. Бывшие узники, как можно судить по многочисленным воспоминаниям, чаще запоминали своих следователей, тех, кто допрашивал их в тюрьме после ареста, составлял протоколы и обвинительные заключения. К тому же от следователя зависела дальнейшая судьба и лагерный срок арестованных, и они часто склонны были видеть в нем, в конкретном человеке, а не в государственной репрессивной машине, персонализированное насилие, проявление по отношению к ним несправедливости и жестокости.

Но тех, кто охранял их в лагерях, люди, попадавшие в ГУЛАГ на многие годы, как правило, не запоминали. Охранники часто сменялись, были все словно на одно лицо, и в памяти заключенного оставался лишь тот, кто неожиданно проявлял какие-то человеческие чувства или наоборот особую жестокость.

Отношение заключенных к тем, кто их охранял в лагерях, описывает Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ »:

«В том наша ограниченность: когда сидишь в тюрьме или лагере - характер тюремщиков интересует тебя лишь для того, как избежать их угроз и использовать их слабости. В остальном совсем тебе не хочется ими интересоваться, они твоего внимания недостойны… А теперь с опозданием спохватываешься, что всматривался в них мало… может ли пойти в тюремно-лагерный надзор человек, способный хоть к какой-нибудь полезной деятельности? - зададим вопрос: вообще может ли лагерник быть хорошим человеком? Какую систему морального отбора устраивает им жизнь?… Всякий человек, у кого хоть отблеск был духовного воспитания, у кого есть хоть какая-то совестливая оглядка, различение злого и доброго - будет инстинктивно, всеми мерами отбиваться, чтобы только не попасть в этот мрачный легион. Но, допустим, отбиться не удалось. Наступает второй отбор: во время обучения и первой службы само начальство приглядывается и отчисляет всех тех, кто проявит вместо воли и твёрдости (жестокости и бессердечия) - расхлябанность (доброту). И потом многолетний третий отбор: все, кто не представляли себе, куда и на что идут, теперь разобрались и ужаснулись. Быть постоянно орудием насилия, постоянным участником зла! - ведь это не каждому даётся и не сразу. Ведь топчешь чужие судьбы, а внутри что-то натягивается, лопается - и дальше уже так жить нельзя! И с большим опозданием, но люди всё равно начинают вырываться, сказываются больными, достают справки, уходят на меньшую зарплату, снимают погоны - но только бы уйти, уйти, уйти! А остальные, значит, втянулись? А остальные, значит, привыкли, и уже их судьба кажется им нормальной. И уж конечно полезной. И даже почётной. А кому-то и втягиваться было не надо: они с самого начала такие» Александр Солженицын. Арихипелаг ГУЛАГ , т.2 , Москва 1988, стр.494

Эти слова Солженицына о тех, кому не удалось «отбиться», кто чувствует, что так дальше «жить нельзя», и хочет только «уйти, уйти, уйти», вполне можно отнести к Ивану Чистякову. И дневник, который он оставил, дает нам уникальную возможность понять, что думал и чувствовал человек, оказавшийся в его роли.

«Вызвали и поезжай…»

Не по своей воле Чистяков попал на край света, чтобы командовать взводом стрелков ВОХР , которые должны были конвоировать заключенных на работу, охранять лагеря по периметру, сопровождать эшелоны и ловить беглецов.
С этого момента каждый день, проведенный им на Баме, проникнут одним желанием: выбраться из кошмара, в который он попал. И он не устает его описывать: очень тяжелый климат, отвратительное жилье, где ночью от холода волосы прилипают ко лбу, отсутствие бани, нормальной еды, постоянно мучающая его простуда, боли в желудке:

«Я не имею желания служить в армии, да тем более в БАМ е. Но что делать? Было бы, хотя тепло в помещении, где можно отдохнуть. И этого нет. Один бок греет буржуйка, а другой мерзнет. Развивается какая-то беспечность, ладно, как-нибудь. А каждый прожитый день кусок жизни, который можно бы прожить, а не прозябать».

Чистяков командует взводом охраны, он самое низшее в этой системе командное звено, и тяжесть своего положения он ощущает с двух сторон: с одной стороны, грубые, безграмотные, пьяные стрелки, многие из которых тоже заключенные (осужденные на небольшие сроки) или бывшие заключенные.

«Здесь не с кем молвить слово, с з/к нельзя, со стрелками тоже, сживешься и уже не командир. Мы простая кобылка, по окончании строительства незаметно сойдем с арены. Вся или большая тяжесть строительства лежит на нас, стрелках команд и комвзводах..».

С другой стороны, на него давит его чекистское начальство, переведенное на БАМ с и прошедшее там школу власти «Соловецкой, а не Советской», (поговорка, которая родилась в Соловецком лагере и на долгие годы его пережила); школу, методы которой теперь распространились на всю гулаговскую систему. О том, какова эта власть, какими жестокими методами действует она по отношению к заключенным (и с этим должен был столкнуться на БАМ е Чистяков), пишет Варлам Шаламов, анализируя собственный лагерный опыт начала 30-х годов:

«Ведь кто-то застрелил тех трех беглецов, чьи трупы – дело было зимой, – замороженные, стояли около вахты целых три дня, чтобы лагерники убедились в тщетности побега. Ведь кто-то дал распоряжение выставить эти замерзшие трупы для поучения? Ведь арестантов ставили – на том же самом Севере, который я объехал весь, – ставили «на комарей», на пенек голыми за отказ от работы, за невыполнение нормы выработки» В. Шаламов, там же, стр.43

На фоне таких свидетельств становится очевидно, что та роль, которую Чистяков должен играть здесь в Бамлаге не может не вызывать у глубокого отвращения, и в своем дневнике он пишет об этом совершенно откровенно.

«Нам ночь приносит беспокойство, побеги убийства. Осенняя ночь выручай, будь узнику ты хоть защитой родная. Так и сегодня убежали двое. Допрос, погоня, докладные, штаб, 3-я часть, и вместо отдыха ночь приносит волнение и кошмар».

Он - не чекист, он здесь человек чужой, подневольный, поэтому все-таки время от времени в нем просыпается рефлексия, и он вспоминает о том, «скольким… увеличил срок. Как ни стараешься быть спокойным, но иногда прорвет. Кому ни будь и дашь арест».

Его поражают чудовищные условия, в которых содержатся заключенные, занятые тяжким трудом на строительстве железной дороги.

«Пошли по баракам…. Голые нары, везде щели, снег на спящих, дров нет…
Скопище шевелящихся людей. Разумных, мыслящих, специалистов. Лохмотья грязь от грунта…. Ночь не спят, день на работе зачастую в худых ботинках, в лаптях без рукавиц на холодной пище в карьере. Вечером в бараке снова холод, снова ночью бред. Поневоле вспомнишь дом и тепло. Поневоле все и всё будут виноваты… Лагерная администрация не заботится о з/к Результат отказы… и з/к правы - ведь они просят минимум, минимум который мы должны дать, обязаны. На это отпущены средства. Но наше авось, разгильдяйство, наше нежелание, или черт знает что еще, работать…».

В записях, сделанных им вскоре после приезда на БАМ , еще сильны ноты сочувствия к тем, кого он вынужден охранять. Он понимает, почему люди отказываются выходить на работу и при любой возможности стараются бежать.

«Прислали малолеток: вшивые, грязные, раздетые. Нет бани, нет, потому что нельзя перерасходовать 60 руб. Что выйдет по 1 к. на человека. Говорят о борьбе с побегами. Ищут причины, применяют оружие, не видя этих причин в самих себе. Что тут косность, бюрократизм или вредительство. Люди босы, раздеты, а на складе имеется все. Не дают и таким, которые хотят и будут работать, ссылаясь на то, что промотают. Так не проматывают и не работают, а бегут».

Методы, которыми ведется эта стройка, сочетание хаоса с равнодушием и безжалостностью к людям, которые лишены самого необходимого, все это вызывает у Чистякова неприятие. Уникальность дневника в том, автор описывает происходящее день за днем – изнутри самой системы принудительного труда.
На каждом шагу он сталкивается с бессмысленностью и неэффективностью таким образом организованной работы. Например, начальство не обеспечивает заключенных дровами, а в условиях 50 градусного мороза людям нужно хоть как-то обогреваться, значит, - и это признает Чистяков, - они вынуждены воровать и сжигать драгоценные шпалы, предназначенные для строительства.

«Жгут шпалы, возят возами. Здесь немного, там немного, а в общем уничтожают тысячи, уничтожают столько что страшно подумать. Начальство или не хочет или не может додуматься, что дрова нужны и что шпалы обойдутся и обходятся дороже. Наверно всем, как и мне, служить в БАМ е не хочется. Поэтому не обращают внимания ни на что. Крупные чины члены партии, старые чекисты делают и работают на авось, махнув на все рукой… Вся дисциплина держится на РевтрибуналеЧистяков часто употребляет старый термин «ревтрибунал», - то есть революционный трибунал, созданный в 1917 году и просуществовавший до 1922 года, вместо военного трибунала, суду которого он подлежал, как военнослужащий, на страхе».

Свое недовольство и раздражение против чекистского начальства, которое пребывает в постоянной истерике, «выгоняет из кабинета, рычит», потому что сверху от него требуют любой ценой выполнения фантастического по срокам плана сдачи строительства, Чистяков высказывает едва ли не на каждой странице дневника. Так же как неверие в их «подгоняльные» методы работы. Но высказывать критику вслух просто опасно:

«Попробуй скажи истинное положение вещей, всыпят, закашляешься…»

Судя по тому, что Чистяков описывает в дневнике, он ведет себя, в сущности, также, как заключенные, то есть, старается всячески уклониться от выполнения бессмысленных приказов. Он осознает то, чего не понимает лагерное начальство, которое

«считает, что подчиненный, которому отдано распоряжение, готов и обязан выполнить это распоряжение срочно и со всей душой. На самом деле рабы не все. Целый ряд работяг из зэка любое распоряжение начальника встречает с тем, чтобы напрячь все духовные силы и его не исполнять… Это естественное действие раба. Но лагерное начальство, московское и ниже, почему-то думает, что каждый их приказ будет выполняться. Каждое распоряжение высшего начальства - это оскорбление достоинства заключенного вне зависимости, полезно или вредно само распоряжение. Мозг заключенного притуплен всевозможными приказами, а воля оскорблена» Варлам Шаламов, там же стр. 25.

И все-таки трагизм ситуации, в которую попадает Чистяков, заключается в том, что хочет он этого или нет, но порой он с ужасом осознает, что «врастает в БАМ ». А это значит, что постепенно слабеет, почти исчезает сочувствие, которое он вначале испытывал к заключенным. Драки и убийства среди уголовников, постоянные побеги, за которые ему приходится отвечать, все это приводит к тому, что, человеческие чувства в нем притупляются. Тем более, что здесь, в Бамлаге, среди заключенных мало людей интеллигентных, их час еще не настал, 37-ой год массового террора еще впереди Конечно, такие люди в Бамлаге были, например, до 1934 –года там находился, осужденный на 10 лет знаменитый ученый и философ Павел Флоренский, но в дневнике Чистякова никто из заключенных, осужденных по политической статье, не упоминается. Основной контингент - это уголовники, это сидящие по бытовым статьям, раскулаченные, пойманные беспризорники – малолетки. Эти люди особенно легко решаются на побег, да и обстановка этому благоприятствует: постоянное перемещение бригад-фаланг по мере продвижения строительства железнодорожных путей, отсутствие стационарной лагерной инфрастуктуры. Чистяков пишет о том, что ему ежедневно приходится преодолевать пешком или на лошади многие километры. В таких условиях предупреждать побеги становится почти невозможным.

Женщины – заключенные (это в основном представительницы уголовного мира или проститутки) вызывают у него чувства хоть и смешанные еще порой с жалостью, но, прежде всего, ужаса и брезгливости:

«На фаланге драка, дерутся бабы. Бьют бывшую… и убивают. Мы бессильны помочь, нам на фаланге применять оружие запрещено. Мы не имеем права ходить с оружием. Все они 35Статья 35 УК предусматривала наказание до 5 лет за нарушение паспортного режима и для тех кого числили под категорией СВЭ (социально вредный элемент). Бродяги, проститутки и прочий мелкий уголовный элемент, но все же жалко человека. Эх, дорвемся, попадут, где мы правы, раскаются. Накипевшее прорвется. Черт знает что, а не третья часть3 отдел – оперативно-чекистский – отвечал за всю агентурно-оперативную работу среди заключенных и следил за лагерным персоналом, нас жгут, дают срока, правильно или не правильно применено оружие, а з/к за убийство ничего. Ну уж ладно пускай з/к сами себя бьют нам не пачкаться в ихней крови».

Шум трамвая

Доносятся ли на Дальний Восток в Бамлаг отголоски той жизни, которой живет страна в 1935-36 году? Чистяков несколько раз упоминает в дневнике имена советских партийных деятелей (Ворошилова, Кагановича), актуальные политические события. Но, главным образом, в связи с тем, что он обязан проводить среди своих стрелков политинформацию по материалам газет. Он читает им речь Михаила Калинина о проекте новой советской конституции, рассказывает о строительстве московского метро, о международном положении (упоминая Гитлера). Однако, сам он по-видимому над смыслом этих событий не слишком задумывается, хотя бы над тем, как фальшиво в условиях Бамлага, которые он сам описывает, звучит само это слово «конституция». Когда Чистяков в издевательском тоне пишет о проходящем в столовой митинге в поддержку начинающегося процесса над троцкистско-зиновьевским блоком, то насмешку у него вызывает не сам показательный процесс над политической оппозицией, а безграмотные и глупые выступления чекистов, не умеющих воодушевить, направить мысли слушателя.

«Я и вся ВОХ ра - участники великой стройки. Отдаем свою жизнь на построение социалистического общества, а чем все это отметится, да ничем. Могут отметить Ревтрибом..».

Чистяков - довольно типичный маленький человек ранней советской эпохи, он всего лишь хочет быть лояльным гражданином. И мечты у него скромные, ему просто хочется жить нормальными человеческими радостями:

«Я хочу заниматься спортом, радио, хочу работать по специальности, учится, следить и проверять на практике технологию металлов, вращаться в культурном обществе, хочу театра и кино, лекций и музеев, выставок, хочу рисовать. Ездить на мотоцикле, а может быть продать мотоцикл и купить аэроплан резиновый, летать…»

Но ничего этого у него больше никогда не будет. Он чувствует, что даже той скромной жизни москвича 30-х годов, которую он прежде вел, пришел конец. Москва первой половины 30-х - на самом деле серый город, с коммунальными квартирами, переполненными трамваями, с очередями и продовольственными карточками и плохо одетыми людьми, - кажется Чистякову теперь самым прекрасным местом на земле.

«Представилась Каретно-Садовая, шум трамвая, улицы, пешеходы, оттепель и дворники скребками чистят тротуар. Представляется до боли в висках. В жизни осталось пробыть меньшую половину. Но эта половина скомкана БАМ ом. И никому до моей жизни нет дела. Чем обрести право распоряжаться своим временем и жизнью….Даже паршивый забор Московской окраины кажется дорогим и близким».

С точки зрения сегодняшнего дня, это чувство тоски и обреченности кажется странным - ведь призвали Чистякова, вероятно, всего на год, вот-вот все закончится, и он вернется домой. Но он-то хорошо понимает, где он живет, понимает, что бессилен перед властью, которая может сделать с ним все что угодно. А самое главное, он чувствует, как тонка грань, которая отделяет его от тех, кого он вынужден охранять. Один из наиболее часто повторяющихся мотивов в дневнике - ожидание собственного ареста. Трибунал, которым грозит ему начальство, может за не предотвращенные побеги, да и за все остальное, что легко подводится под статью «халатность», и в самом деле осудить его и оставить в ГУЛАГ е на многие годы. В атмосфере доносов, взаимной слежки, царящей среди чекистов в Бамлаге, Чистякова ставит под удар практически все. Он «классово чуждый», он вычищен из партии, критикует начальство, пренебрежительно относится к приказам и т.д.. И то, что он отгораживается от остальных, не пьянствует вместе со всеми, что-то постоянно пишет, рисует, - вызывает настороженное и подозрительное отношение к нему чекистов.

И Чистяков постепенно смиряется с мыслью о будущем аресте, он даже уговаривает себя, что, может быть, срок дадут ему небольшой, и тогда, отсидев свое, он хоть таким образом сможет вернуться к прежней жизни

«Придется все же получить срок и уехать. Ведь не один же я буду с судимостью в СССР . Живут же люди и будут жить. Так перевоспитал меня БАМ . Так исправил мои мысли. Сделал преступника. Я сейчас уже преступник теоретически. Потихоньку сижу себе среди путеармейцев. Готовлю себя и свыкаюсь с будущим… А может быть шлепнусь?»

« Схожу с ума…»

Возможно, тоска и отчаяние, которые в течение этого года на Баме все больше ощущает Иван Чистяков, многократно усиливаются тем, что любая другая жизнь представляется ему теперь миражем, и весь мир уже кажется сплошным Бамлагом.

Постепенно чувство одиночества и обреченности, страха, так сильно овладевает автором дневника, что возможная смерть становится уже почти реальностью. У него все чаще возникают мысли о самоубийстве. Самоубийство, после страшных катаклизмов революции и гражданской войны, ставшее чуть ли не модой тех лет, этот выбор порою кажется многим современникам Чистякова едва ли не самым простым. И Чистяков, сообщая о чьем-то самоубийстве в лагере, пишет об этом, как о возможном выходе и для себя.

«Застрелился стрелок з/кимеется в виду стрелок - заключенный или бывший заключенный. В приказе по этому поводу сказано, что он застрелился от страха перед новым лагерным сроком, в приказе - боязнь получить новый срок, а истинное положение наверное другое. Приказ нужен для моральной обработки. Что напишут, если я шлепнусь. Схожу с ума. Жизнь так дорога и так бесценно бесполезно дешево пропадает.»

«Вынул наган, подставил к горлу. Так просто можно нажать, крючок и. А дальше я не буду чувствовать ничего. Как просто можно все это сделать. Так просто как будто шутя. И ничего страшного ничего сверхъестественного нет. Как будто съел ложку супу. Не знаю, что меня удержало нажать. Все так реально, все естественно. И не дрожит рука».

Когда Чистяков пишет о самоубийстве, он намеренно снижает пафос и трагизм этого решения - недаром он несколько раз использует для этого жаргонное слово, ставшее употребительным в гражданскую войну - «шлепнуться».

И все же, хотя местами дневник его кажется почти дневником самоубийцы, он не кончает собой. В этом мире, который для Чистякова сузился до пространства лагеря, у него все же есть точки опоры, которые его удерживают. Это - природа Дальнего Востока, тайга, сопки, которые он описывает; пейзажи, которые он рисует - это то, что противостоит для него ужасу бамлаговской жизни.

Но главное, что удерживает его, что дает ему силы и возможность выжить на БАМ е,- это дневник. Вести его опасно: в нем нарисована такая страшная картина, он полон такого отчаяния, и такими описаниями происходящего в Бамлаге, что едва ли не каждая строчка может служить доказательством антисоветских настроений Чистякова и стать поводом для посадки. Иногда он прямо говорит об этом:

«Что если прочитает 3-я часть или политчасть эти строки? Они поймут со своей точки зрениия».

Но не делать своих записей он не может: «в дневнике моя жизнь».
Иван Чистяков - маленький человек, и он много раз это говорит, но осознание этого приводит его к тому что на страницах дневника он (пусть только этих на страницах) начинает не только роптать, но и бунтовать против заглатывающей его системы. Он приходит почти к кафкианскому пониманию своего бессилия перед бесчеловечной государственной машиной, стирающей грань между свободой и несвободой. И даже до трагического сарказма, когда пишет об исторической необходимости лагерей:

«Путь крушений тоски и гнева. Путь еще большего ничтожества и унижения человека. Но иногда вступает в силу холодный анализ и многое за недостатком горючего потухает. В истории всегда были тюрьмы и почему же, ха ха ха, не должен в них сидеть я, а только другие. Эта лагерная жизнь необходима для некоторых исторических условий, ну значит и для меня…»

Конечно, это только дневник, но Чистяков - бамовский охранник, который, пусть и, не желая этого, но все же стал винтиком огромной репрессивной машины, — в дневнике отстаивает свое право хотя бы на эти записи.

В 1935 году, когда Чистякова отправляют на БАМ , Сталин произносит знаменитую фразу: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей». И в своем дневнике этот маленький человек, как ни поразительно, сам того не осознавая, прямо возражает всесильному вождю. Пусть только шепотом, пусть тайно, Чистяков произносит такую страшную и такую важную для России фразу:

«В системе государства человек ничтожество как человек».

Судьба человека

Дальнейшая судьба автора дневника, по-видимому, разворачивалась так, как он ее предсказывал. В 37-ом году Чистякова арестовывают, но, вероятно он был осужден не на очень большой срок, иначе в 41-ом он не смог бы попасть на фронт и погибнуть - в 300 километрах от своей любимой Москвы, которую ему вряд ли довелось еще раз увидеть.

Мы не знаем, где был Иван Чистяков в 39-ом, году, когда по уже построенной руками заключенных, которых он в 35-36-ом охранял, железной дороге шли длинные эшелоны с новыми потоками на БАМ . Среди них был и один из лучших поэтов 20 века Николай Заболоцкий. Спустя годы он описал БАМ :

«Два с лишним месяца тянулся наш скорбный поезд по Сибирской магистрали. Два маленьких заледенелых оконца под потолком лишь на короткое время дня робко освещали нашу теплушку. В остальное время горел огарок свечи в фонаре, а когда не давали свечи, весь вагон погружался в непроглядный мрак. Тесно прижавшись друг к другу, мы лежали в этой первобытной тьме, внимая стуку колес и предаваясь безутешным думам о своей участи. По утрам лишь краем глаза видели мы в окно беспредельные просторы сибирских полей, бесконечную занесенную снегом тайгу, тени сел и городов, осененные столбами вертикального дыма, фантастические отвесные скалы байкальского побережья… Нас везли все дальше и дальше, на Дальний Восток, на край света…В первых числах февраля прибыли мы в Хабаровск. Долго стояли здесь. Потом вдруг потянулись обратно, доехали до Волочаевки и повернули с магистрали к северу по новой железнодорожной ветке. По обе стороны дороги замелькали колонны лагерей с их караульными вышками и поселки из новеньких пряничных домиков, построенных по одному образцу. Царство БАМА встречало нас, своих новых поселенцев. Поезд остановился, загрохотали засовы, и мы вышли из своих убежищ в этот новый мир, залитый солнцем, закованный в пятидесятиградусный холод, окруженный видениями тонких, уходящих в самое небо дальневосточных берез» Из книги «Странная» поэзия и «странная» проза. Филологический сборник, посвященный 100-летию со дня рождения Н.А. Заболоцкого (научн. ред. Е.А. Яблоков, Москва, И.Е. Лощилов, Новосибирск). – «Пятая страна», М., 2003, с. 13.

Чудо, что дневник Чистякова, записи в котором оборвались, вероятно, с его арестом, каким-то образом сохранился, не попал в руки сотрудников НКВД , не был выброшен и уничтожен, что его удалось послать в Москву. Благодаря этому до нас дошел еще один голос одинокого человека, жившего в страшную эпоху.

Михаил Павлович Шрейдер

НКВД изнутри. Записки чекиста

Введение

От издательства

Автор воспоминаний - М. П. Шрейдер - проработал в системе ВЧК-ОГПУ-НКВД около двадцати лет: начиная с гражданской войны и по 1938 год включительно. Занимал различные должности в центральном аппарате ОГПУ-НКВД, служил в некоторых областных управлениях, а в 1938 году был назначен на пост замминистра НКВД Казахской ССР. В том же году был арестован по прямому приказу Ежова.

По своему служебному положению в течение многих лет автор был связан с огромным количеством людей, чья деятельность непосредственно влияла на жизнь страны в целом. Подробно описывая свою жизнь, автор дает читателю редчайшую возможность увидеть изнутри сталинскую карательную машину глазами человека, который сам был составной частью этой машины и просматривал ее снизу доверху: в буквальном смысле - от расстрельных подвалов до кабинета Берии. Перемещаясь вслед за автором внутри репрессивной системы, читатель имеет возможность увидеть работу «органов» не просто в какой-то отдельно взятый период, а в исторической динамике многих предвоенных лет. Конкретно это означает, что можно пронаблюдать, как карательная машина программировалась, отлаживалась, совершенствовалась, как испытывалась на «пробных» запусках, прежде чем была запущена на полные обороты, как вытесняла изнутри и подменяла собой советские, партийные и хозяйственные структуры, забирая в свои руки все функции государственного контроля и управления, и, наконец, как, став абсолютно замкнутой и фактически неподконтрольной - «государством в государстве», - стала работать сама на себя и пошла вразнос…

Во всем вышесказанном нет преувеличений.

Перед нами - уникальное свидетельство, единственное в своем роде. Уникальное еще и потому, что подобной «утечки» информации не должно было быть: свидетелей такого ранга - «своих» - система уничтожала с особой тщательностью. Людей, которые подобно М.П. Шрейдеру занимали достаточно высокие должности в центральном аппарате НКВД и в областях (на уровне начальников областных управлений и их заместителей), обычно без суда расстреливали в подвалах тех тюрем, где проводили следствие. Автор уцелел благодаря невероятному стечению обстоятельств.

Много лет назад на Западе вышло несколько книг, написанных бывшими чекистами-перебежчиками. Но в те времена свидетельства подобного рода не могли иметь существенного резонанса: германский фашизм, намного более открытый во всех своих проявлениях, в предвоенные годы приковывал к себе куда больше внимания, чем тайно истязаемый советский народ. Да и не было в рассказах беглецов той профессиональной полноты сведений, которой обладал М.П. Шнейдер, брошенный в жернова сталинско- ежовской мельницы.

Сегодняшний читатель вооружен уже некоторой исторической полнотой взгляда на тридцатые годы. Сегодня свидетельство М. П. Шнейдера помогает понять не только особенности сталинской карательной машины, но и в целом структурную природу тоталитаризма, когда сами понятия «государство» и «репрессивная система» по сути становятся идентичными. Достаточно сказать, что после появления Ежова в руководстве НКВД ни один секретарь обкома, ни один председатель облисполкома, ни один руководитель республиканского масштаба не назначался на должность без предварительного согласия начальника областного (или республиканского) управления НКВД (что, само собой разумеется, отнюдь не гарантировало личную безопасность руководителю от тех же репрессивных органов).

Вдумчивый читатель, безусловно, обратит внимание на тот факт, что количество «врагов народа» уже в 1936 году заранее планировалось в центре, после чего программа по «разоблачению» разверстывалась на республики, края и области и становилась обязательной для исполнения. Существовали (при Ежове) заранее установленные лимиты на расстрелы без суда и следствия. Это означало, что начальник областного управления НКВД по своему усмотрению имел право расстреливать без суда сотни людей. «Перевыполнение» активно поощрялось (денежные премии, ордена, повышения по службе). То, что в глазах невинного человека представало как чистый абсурд (а это во многих арестованных вселяло надежду на то, что абсурд быстро выявится и невиновный будет освобожден), то внутри карательной машины оборачивалось логически завершенной и хорошо продуманной системой стимулов и поощрений. В результате все стимулы сводились к одному: уничтожение ради уничтожения… Наверняка запомнит читатель и тот факт, что газовые машины-душегубки, о которых в нашей послевоенной литературе писалось как об одном из самых бесчеловечных изобретений фашизма, применялись отечественными палачами (в том же Иванове, например) задолго до войны с гитлеровцами.

Не будем, однако, опережать события. Заметим только, что автор был человеком своего времени. Как и миллионы его сверстников, чье мировоззрение сформировалось в годы революционной молодости, он не в состоянии был понять всю утопичность и историческую бесперспективность большевистских идей и все, что видел и о чем писал, воспринимал как искажение этих идей. Подсознательно он стоял на позициях «революционного правосознания», мерилом которого - в отсутствие элементарной правовой базы в государстве - считал «честный профессионализм». Другими словами, он не признавал «липовых» дел и людей, которые на его глазах фабриковали такие дела. Он не занимается «врагами народа» и не «гонит липу». Он занимается своим прямым делом: борьбой с уголовной преступностью, которая в годы массовых репрессий росла как на дрожжах. Но милиция, являвшаяся в те годы составной частью Министерства госбезопасности, самостоятельной роли не играла. Автор из моральных и профессиональных соображений на своем должностном уровне запрещал своим подчиненным заниматься несвойственным им делом, и это противоречило той программе, но которой уже работала карательная машина.

Впрочем, этот аспект, чрезвычайно важный для автора, сегодня мы (отдавая автору должное), безусловно, воспринимаем как субъективный. Объективная же ценность, как было замечено вначале, в другом: в той ошеломляющей полноте информации, которую и сегодня, спустя шестьдесят лет после описываемых событий, исследователи по крупицам добывают из самых секретных и, казалось бы, навечно скрытых от общества архивов…

В заключение - несколько слов о дальнейшей судьбе автора.

В сороковом году он был этапирован в лагерь. Когда началась война с фашистской Германией, написал десятки писем с просьбой отправить его на фронт. В конце концов в звании рядового он оказался на переднем крае.

Умер М. П. Шрейдер в семидесятые годы, оставив весьма объемную рукопись о прожитой жизни. «Возвращение» сочло целесообразным в первую очередь опубликовать ту часть воспоминаний, в которой описываются события тридцатых годов.

Генерал из трясины. Судьба и история Андрея Власова. Анатомия предательства Коняев Николай Михайлович

Записка начальнику особого отдела НКВД Волховского фронта

Записка начальнику особого отдела НКВД Волховского фронта

Старшему майору Госбезопасности Товарищу МЕЛЬНИКОВУ

В соответствии с задачами, поставленными Вами на период пребывания в командировке в 59-й армии с 21 по 28.06.42 г., доношу:

К исходу дня 21.06.42 г. частями 59-й армии был произведен прорыв обороны противника в районе Мясной Бор и образован коридор вдоль узкоколейной ж. д. шириною примерно 700–800 метров.

С целью удержать коридор части 59-й армии развернулись фронтом на юг и на север и заняли боевые участки параллельно узкоколейной ж. д.

Группа войск, прикрывающих коридор с севера своим левым флангом, а группа, прикрывающая коридор с юга своим правым флангом, граничили по р. Полнеть.

К моменту выхода частей 59-й армии на р. Полнеть оказалось, что сообщение Штарма-2 о якобы занятых рубежах 2-й Ударной армии по р. Полнеть были неверными. (Основание: донесение командира 24 стрелковой бр.)

Таким образом, локтевой связи между частями 59-й армии и 2-й Ударной армии не произошло. Этой связи не было и последующее время.

Образовавшимся коридором в ночь с 21 на 22.06. с. г. во 2-ю Ударную армию были доставлены продукты питания людьми и на лошадях.

С 21.06. и до последнего времени коридор был под обстрелом минометного и артиллерийского огня противника, временами в него просачивались отдельные автоматчики и пулеметчики.

В ночь с 21 на 22.06.42 г. навстречу частям 59-й армии вели наступление части 2-й Ударной армии, примерно в полосе коридора силами: первый эшелон 46 стр. див., второй эшелон - 57 и 25 стр. бр. Выйдя на стык с частями 59-й армии, эти соединения пошли на выход через коридор в тыл 59-й армии.

Всего за день 22.06.42 г. из 2-й Ударной армии вышло раненых 6018 человек и около 1000 чел. здоровых бойцов и командиров. Как среди раненых, так и среди здоровых были люди из большинства соединений 2-й Ударной армии.

С 22.06.42 г. по 25.06.42 г. из 2-й УА никто не выходил. В этот период коридор оставался на западном берегу р. Полнеть. Противник вел сильный минометный и арт. огонь. В самом коридоре также имело место просачивание автоматчиков. Таким образом, выход частей 2-й Ударной армии был возможен с боем.

В ночь с 24 на 25.06.42 г. для усиления частей 59-й армии и обеспечения коридора был направлен отряд под общим командованием полковника КОРКИНА, сформированный из красноармейцев и командиров 2-й Ударной армии, вышедших из окружения 22.06.42 г. В результате принятых мер сопротивление противника в коридоре и на западном берегу р. Полнеть было сломлено. Части 2-й УА двинулись общим потоком примерно с 2.00 25.06.42 г.

В силу почти непрерывных налетов авиации противника в течение 25.06.42 г. поток выходящих из 2й УА в 8.00 был прекращен. В этот день вышло примерно около 6000 чел. (по подсчетам счетчика, стоявшего у выхода), из них направлено в госпитали 1600 чел.

Из опросов командиров, красноармейцев и оперативного состава Особых Отделов соединений очевидно, что руководящие командиры частей и соединений 2-й УА, организуя выход частей из окружения, не рассчитывали на выход с боем, об этом свидетельствуют следующие факты.

Оперуполномоченный 1-го отд. ОО НКВД фронта лейтенант гос. безопасности тов. ИСАЕВ был во 2й Ударной армии. В рапорте на мое имя он пишет:

«22 июня было объявлено в госпиталях и в частях, что желающие могут пройти на Мясной Бор. Группы по 100–200 человек бойцов и командиров, легко раненных, двигались на М. Бор без ориентировки, без указателей и без руководителей групп, попадая на передний край обороны противника и в плен к немцам. На моих глазах группа 50 человек забрела к немцам и была взята в плен. Другая группа в количестве 150 человек шла по направлению к немецкому переднему краю обороны, и только вмешательством группы Особого отдела 92 стр. див. переход на сторону противника был предотвращен.

В 20 часов 24 июня по приказу начальника тыла дивизии - майора БЕГУНА весь личный состав дивизии, около 300 человек, тронулись по просеке центральной линии связи на М. Бор. В пути следования я наблюдал движение таких же колонн из других бригад и дивизий, численностью до 3000 чел.

Колонна, пройдя от поляны Дровяное Поле до 3 км, была встречена сильным шквалом пулеметного, минометного и арт. огня противника, после чего была подана команда отойти назад на расстояние 50 метров. При отходе назад получилась массовая паника и бегство групп по лесу. Разбились на мелкие группы и разбрелись по лесу, не зная, что делать дальше. Каждый человек или маленькая группа решали свою дальнейшую задачу самостоятельно. Единого руководства всей колонной не было.

Группа 92 стр. див. в количестве 100 человек решила идти другим путем, по узкоколейке. В результате с некоторыми потерями прошли через шквал огня на Мясной Бор».

Оперуполномоченный 25-й стрелковой бригады - политрук ЩЕРБАКОВ в своем рапорте пишет:

«24 июня с. г. с раннего утра был организован заградотряд, который задерживал всех проходивших военнослужащих, способных носить оружие. Вместе с остатками частей и подразделений бригады были разбиты на три роты. В каждой роте для обслуживания был прикреплен опер. работник ОО НКВД.

При выходе на исходный рубеж командование не учло то обстоятельство, что первая и вторая роты еще не выдвинулись на исходный рубеж.

Выдвинув третью роту вперед, поставили ее под шквальный минометный огонь противника.

Командование роты растерялось и не могло обеспечить руководство ротой. Рота, дойдя до настила под минометным огнем противника, разбежалась в разные стороны.

Группа, отошедшая в правую сторону от настила, где были оперуполномоченный КОРОЛЬКОВ, командир взвода - мл. лейтенант КУЗОВЛЕВ, несколько бойцов взвода 00 и других подразделений бригады, натолкнулись на ДЗОТы противника и под минометным огнем противника залегли. Группа насчитывала всего 18–20 чел.

В таком количестве группа не могла пойти на противника, тогда командир взвода КУЗОВЛЕВ предложил возвратиться к исходному рубежу, присоединиться к другим частям и выходить левой стороной узкоколейки, где огонь противника значительно слабее.

Сосредоточившись на опушке леса, начальник 00 тов. ПЛАХАТНИК отыскал майора КОНОНОВА из 59 стрелковой бригады, примкнул свою группу к его людям, с которыми двинулись к узкоколейке и выходили вместе с 59 стр. бр.».

Оперуполномоченный 6-го Гвард. минометного дивизиона лейтенант госбезопасности т. ЛУКАШЕВИЧ о 2-м дивизионе пишет:

Весь личный состав бригады, как рядовой, так и комначсостав, были информированы о том, что выход начнется штурмом ровно в 23.00. 24.06.42 г. с исходного рубежа р. Полнеть. Первым эшелоном двигался 3-й батальон, вторым эшелоном - второй батальон. Из командования бригады, начальников служб, а также командования батальонов никто не вышел из окружения из-за задержки на КП. Оторвавшись от основной массы бригады и, очевидно, начав движение небольшой группой, надо полагать, что они погибли в пути следования.

Оперработник резерва 00 фронта - капитан ГОРНОСТАЕВ, работая на пункте сосредоточения 2-й Ударной армии, имел беседу с вышедшими из окружения, о чем он пишет:

Через вышедших наших работников, командиров и бойцов устанавливается, что всем частям и соединениям была поставлена конкретная задача о порядке и взаимодействии выхода на соединение боем. Однако в процессе этой операции произошла стихия, мелкие подразделения растерялись, и вместо кулака оказались мелкие группы и даже одиночки. Командиры, в силу этих же причин, не могли управлять боем. Произошло это в результате сильного огня противника.

Установить действительное положение всех частей нет никакой возможности, ибо никто не знает. Заявляют, что питания нет, много групп бросается с места на место, и никто не удосужится все эти группы организовать и с боем выйти на соединение.

Так вкратце характеризуется обстановка во 2-й Ударной армии, сложившаяся к моменту выхода и при выходе ее из окружения.

Было известно, что Военный Совет 2-й Ударной армии должен был идти на выход утром 25.06. с. г., но их выход не состоялся.

Из бесед с Зам. начальника 00 НКВД 2-й Ударной армии ст. лейтенантом госбезопасности тов. ГОРБОВЫМ, с бойцами, сопровождавшими Военный Совет Армии, с шофером Члена Военного Совета тов. ЗУЕВА, с Нач. химслужбы Армии, Прокурором Армии и другими лицами, в той или иной степени осведомленными о попытке выхода из окружения Военного Совета, очевидно следующее:

Военный Совет выходил с мерами охранения впереди и с тыла. Наткнувшись на огневое сопротивление противника на р. Полнеть, головное охранение под командой Зам. Начальника 00 2-й Ударной армии т. ГОРБОВА вырвалось вперед и пошло на выход, а Военный Совет и тыловое охранение осталось на западном берегу р. Полнеть.

Этот факт показателен в том отношении, что и при выходе Военного Совета отсутствовала организация боя и управление войсками было потеряно.

Лица, выходившие одиночками и мелкими группами после 25.06. с. г., о судьбе Военного Совета ничего не знают.

Резюмируя, следует сделать вывод, что организация вывода 2-й Ударной армии страдала серьезными недостатками. С одной стороны, в силу отсутствия взаимодействия 59-й и 2-й Ударной армий по обеспечению коридора, что в большой степени зависело от руководства Штаба фронта, с другой стороны, в силу растерянности и потери управления войсками штаба 2-й Ударной армии и штабами соединений при выходе из окружения.

На 30.06.42 г. здоровых бойцов и командиров на пункте сосредоточения учтено 4113 чел., среди них есть лица, пришедшие из окружения при весьма странных обстоятельствах, так, например: 27.06.42 г. вышел один красноармеец, который заявил, что он сутки пролежал в воронке и теперь возвращается. Когда ему было предложено покушать, он отказался, заявляя, что он сыт. О пути следования на выход рассказывал необычайный для всех маршрут.

Не исключена возможность, что немецкая разведка использовала момент выхода из окружения 2-й УА для засылки перевербованных красноармейцев и командиров, ранее взятых ими в плен.

Из беседы с Зам. начальника 00 Армии - т. ГОРБОВЫМ мне известно, что во 2-й УА имели место факты групповых измен, особенно среди черниговцев. Тов. ГОРБОВ в присутствии Нач. 00 59-й армии т. НИКИТИНА сказал, что 240 человек черниговцев изменили Родине.

В первых числах июня во 2-й УА имела место из ряда вон выходящая измена Родине со стороны пом. начальника шифротдела штаба Армии - МАЛЮКА и попытка изменить Родине еще двух работников шифротдела.

Все эти обстоятельства наталкивают на необходимость тщательной проверки всего личного состава 2-й УА путем усиления чекистских мероприятий.

Нач. 1-го отделения 00 НКВД Капитан Госбезопасности - КОЛЕСНИКОВ 01.07.1942 г.

Из книги Спецоперации автора Судоплатов Павел Анатольевич

Интриги между руководством СМЕРШ и НКВД, трагическая судьба начальника секретно-политического отдела НКВД Ильина Потом начались бюрократические интриги между военной контрразведкой (СМЕРШ), НКВД и руководством военной разведки. Возглавлявший СМЕРШ Абакумов

Из книги Мемуары автора Кундухов Мусса

ПИСЬМО КАРЦЕВУ - НАЧАЛЬНИКУ ГЛАВНОГО ШТАБА Милостивый Государь, Александр Петрович!В последнее наше свидание Ваше Превосходительство были так обязательны, что позволили мне изложить откровенно мои мысли о настоящем состоянии края.Прежде всего я считаю долгом выяснить

Из книги Катастрофа на Волге автора Адам Вильгельм

Из книги Брежнев автора Млечин Леонид Михайлович

Приказ начальнику личной охраны В октябре председатель КГБ Семичастный приказал Управлению военной контрразведки, и в первую очередь особистам Московского военного округа, немедленно сообщать ему даже о незначительных передвижениях войск.Три дня, пока снимали

Из книги Адмирал ФСБ (Герой России Герман Угрюмов) автора Морозов Вячеслав Валентинович

Глава 3 КГБ СССР. Начальник Особого Отдела Хотя цель контрразведки - оборона, её стратегия носит наступательный характер. Идеал контршпионажа - раскрытие планов разведки противника на их ранней стадии, до того, как они начали наносить ущерб. Аллен Даллес. ЦРУ против КГБ.

Из книги Воспоминания адъютанта Паулюса автора Адам Вильгельм

Из отпуска - к начальнику управления кадров По возвращении из Эйхена я застал в Мюнцберге телеграмму от коменданта Франкфуртского гарнизона: «Согласно приказу 6-й армии, немедленно прервать отпуск, явиться завтра в управление кадров сухопутных сил в Берлине».Это был

Из книги Сталин. Портрет на фоне войны автора Залесский Константин Александрович

Приказ Верховного главнокомандующего по войскам Юго-Западного, Южного, Донского, Северо-Кавказского, Воронежского, Калининского, Волховского и Ленинградского фронтов 25 января 1943 годаВ результате двухмесячных наступательных боев Красная Армия прорвала на широком

Из книги Гении и злодейство. Новое мнение о нашей литературе автора Щербаков Алексей Юрьевич

Записка Отдела культуры ЦК КПСС об итогах обсуждения на собраниях писателей вопроса «О действиях члена Союза писателей СССР Б.Л. Пастернака, несовместимых со званием советского писателя» 28 октября 1958 г. ЦК КПССДокладываю о собрании партийной группы Правления Союза

Из книги Генерал Алексеев автора Цветков Василий Жанович

2. 1915 год. Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта. «Великое отступление»: горечь потерь и спасение фронта Вскоре после взятия Перемышля, 17 марта 1915 г., Алексеев был назначен Главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта. Данное назначение оказалось

Из книги Нежнее неба. Собрание стихотворений автора Минаев Николай Николаевич

Е. Ф. Никитиной. Записка («Триолеты – ерунда!..») Записка Триолеты – ерунда! Вы Захарову не верьте; Повторяю: да, да, да, Триолеты – ерунда! В них риторики вода В поэтическом конверте; Триолеты – ерунда! Вы Захарову не верьте… 1928 г. 10 ноября.

автора Коняев Николай Михайлович

Из книги Генерал из трясины. Судьба и история Андрея Власова. Анатомия предательства автора Коняев Николай Михайлович

Справка о положении 2-й Ударной армии Волховского фронта за период январь - июль 1942 года Командующий армией - генерал-майор ВЛАСОВ Член Военного Совета - дивизионный комиссар ЗУЕВ Начальник штаба армии - полковник ВИНОГРАДОВ Нач. Особого отдела армии - майор гос.

Из книги Воспоминания (1915–1917). Том 3 автора Джунковский Владимир Фёдорович

Записка начальнику особого отдела НКВД Волховского фронта Старшему майору Госбезопасности Товарищу МЕЛЬНИКОВУВ соответствии с задачами, поставленными Вами на период пребывания в командировке в 59-й армии с 21 по 28.06.42 г., доношу:К исходу дня 21.06.42 г. частями 59-й армии был

Из книги Адмирал ФСБ. Документальный роман автора Морозов Вячеслав

Первый доклад начальнику дивизии Он, по-видимому, был очень удовлетворен моим докладом, нашел, что я очень метко обратил внимание на слабые стороны нашей позиции, и тут же утвердил мое мнение о необходимости вывести окопы двух фланговых рот на полверсты вперед.

Из книги Чекисты [Сборник] автора Дягилев Владимир

Глава 3 КГБ СССР. НАЧАЛЬНИК ОСОБОГО ОТДЕЛА Хотя цель контрразведки - оборона, её стратегия носит наступательный характер. Идеал контршпионажа - раскрытие планов разведки противника на их ранней стадии, до того, как они начали наносить ущерб. Аллен Даллес. ЦРУ против КГБ.

...У коновязи не было лошадей, а в трех-четырех метрах от зимовья лежали два скелета. И не просто лежали, они были покрыты какой-то шевелящейся массой, имеющей, по словам рассказчика, "структуру зернистой икры или кучки ягод"...

Дело было летом в дальневосточной тайге. Рассказчик - работник НКВД - вместе с двумя оперуполномоченными К. и Л. возвращался со спецзадания по тайге к месту, где их ждали с лошадьми трое других уполномоченных.

Еще при подходе к зимовью оперов насторожила тишина. Она показалась им какой-то давящей, гнетущей. В чем состоял этот "гнет", служивые определить не смогли. (Думаю, в том, что в окрестностях зимовья не было слышно обычных таежных звуков, естественно входящих в понятие "тишина" - пения птиц, например. - А.Н.).

Тишина эта самая заставила оперов предположить, что на зимовье налетели бандиты, поэтому служивые рассредоточились и стали заходить к зимовью с трех сторон.

Бандгруппа ими не была обнаружена, но было обнаружено кое-что похуже. У коновязи не было лошадей (только обрывки поводьев), а в трех-четырех метрах от зимовья лежали два скелета. И не просто лежали, они были покрыты какой-то шевелящейся массой, имеющей, по словам рассказчика, "структуру зернистой икры или кучки ягод". Больше всего эта шевелящаяся масса походила на скопище насекомых, но состояла как бы из бусинок "неправильной формы" темно-рыжего цвета.

При приближении рассказчика эта масса пришла в движение, снялась со скелетов и в виде полотнища начала уходить в лес со скоростью бегущего человека. При этом слышался шелест хвои, по которой передвигалось загадочное создание (создания). Автоматная очередь, выпущенная оперуполномоченным по объекту, никакого видимого эффекта не произвела. Площадь "полотнища" равнялась примерно одному квадратному метру. После ухода объекта некоторое время ощущался странный запах, который опер потом даже сравнить ни с чем не мог.

Преследовать это оперуполномоченный не рискнул. И, наверное, правильно сделал, поскольку то, что оно сотворило с тремя его товарищами (третий скелет позже обнаружился в избушке) представляло из себя зрелище необычайно жуткое. Вся мягкая органика - мясо, одежда, кожа ремней и сапог - исчезла. Остались металлический портсигар, эбонит, стекло, голые человеческие кости...

Картина вырисовывалась такая: лошади, в ужасе оборвав поводья, бежали. А люди были съедены заживо, не успев ни разу выстрелить (порохового нагара в стволах погибших не обнаружено).

Коллега рассказчика - оперуполномоченный Л. - был корейцем, из местных. Так он от увиденного бился в припадке, а после того, как успокоился, сообщил рассказчику, что эти хищные существа местному населению давно известны, только встречались они в последнее время все реже и реже. Местные даже считали их вымершими. Ан, нет! Не только не вымерли, но и самым непосредственным образом съели трех чекистов...

Прыгающая газета.

1945 год. Две недели до окончания войны... разрушенная войной Варшава. Советские чекисты приехали в один из районов города брать одного нужного им человечка. Опергруппа вошла в дом, а один чекист остался на стреме во дворе-колодце, рядом с машиной.

Стоит себе, покуривает и вдруг замечает краем глаза в углу двора какое-то движение. Повернулся он в ту сторону и увидел скомканную газету, которую мотал ветер. То есть это он так в первое мгновение решил, что ветер, потому как что еще могло расшевелить скомканную бумагу, как не ветер?

И тут же понял, что никакого ветра в замкнутом дворе-колодце нет и быть не может. А газета тем не менее движется. Причем не просто движется, а очень неправильно движется - не катается под отсутствующим ветром, а прыгает. Вам не нужно объяснять слово "прыгать"? Прыгать - это значит подскакивать вверх и потом под действием гравитации приземляться обратно. Именно так и вела себя газета. Круглый газетный комок подпрыгивал вверх, потом падал вниз, лежал пару секунд, потом снова подлетал вверх и снова падал вниз. Форменное безобразие!

Человеческий мозг всегда ищет реальные причины происходящего. Едва отпала версия "ветер", ввиду полного отсутствия такового, как чекистскому мозгу пришла на помощь версия "крыса": в газету заворачивали сало, поэтому в газетный комок залезла крыса и прыгает теперь там, не в силах выпутаться - такова была следующая гипотеза воина.

Он подошел и пнул газетный шар сапогом. Легкая газета отлетела и замерла. Чекист отошел обратно к машине, оглянулся. Газета шевельнулась. А потом с обычным звуком шуршания бумаги о землю начала описывать круги - один, второй, третий... А потом снова начала подпрыгивать. Ей явно не сиделось на месте.

Бойцу стало неприятно. Неприятно и неуютно. Потому что газеты не должны прыгать. Газеты должны спокойно лежать на земле, даже если их смяли в комок. Бойцу стало даже чуть-чуть страшно. Но в этот момент из дома вышли его коллеги, все они уселись в машину и уехали.

Вот и вся история. Без идеи, без конца, без кульминации. Просто прыгающая газета.

Почему она прыгала?

Шашки.

Было это осенью сорок первого в нескольких десятках или даже сотнях километров на северо-восток от Москвы. В лесу. Там на тот момент располагался временный палаточный лагерь войск НКВД. Поведавший эту историю человек командовал ротой. Две-три недели они в лагере стояли. Без всякой задачи. Занимались обычными делами - чисткой оружия, зубрежкой уставов...

А потом все и началось. Приехал начальник с большими звездами в петлицах. Причем у рассказчика сложилось ощущение, что и звездатый начальник цели всего мероприятия не знал. А знал он только то, что положено. И положенное знание спустил вниз, проинструктировав офицеров, что им нужно делать... Еще момент - к каждому из офицеров НКВД был приставлен некий... ну, назовем его проверяющим. К каждому, повторяю, - вплоть до командира взвода. Эти проверяющие прибыли вместе со звездным начальником. И у них как раз никаких знаков различия на форме не было. Хотя одеты приставленные были в форменные кожаные плащи, бриджи, фуражки с околышем НКВД.

Параллельно к лагерю прибыли обычные армейские части. Именно не в лагерь, а к лагерю - они расположились в километре от палаток и организовали внешнее оцепление. А внутри этого армейского оцепления офицеры НКВД организовали второе, внутреннее оцепление. А рота рассказчика - третье. "Оцепление чего?" - спросите вы. А некоего пространства, опушки. Совсем пустой опушки леса.

Итак, рота рассказчика образовала третий контур оцепления, самый интересный. Роту расположили квадратом, лицом к опушке. Оружие предварительно велели сдать - все винтовки были составлены в пирамиду вдалеке от места оцепления, командиры рядом с винтовочными пирамидами сложили свои кобуры с пистолетами. Подъехал грузовик. В его кузове лежали шашки. Не дымовые. И не тротиловые. И не те, разумеется, которые "давненько не брал я в руки!..". А холодное оружие. Лежали шашки в грузовике без ножен, аккуратно связанные пучками. Приехавшие в грузовике люди раздали солдатам и офицерам третьего оцепления эти шашки. Ком-роты помнит даже, что шашки были блестящие, недавно заточенные, ухоженные. На клинке, который ему достался, была даже выбита дата изготовления - 1929 год.

А дальше начался форменный дурдом. Роту, построенную в каре, проинструктировали, какое положение в нужный момент должна была занять его шашка. Каждый боец должен был по команде взять клинок в правую руку, согнутую в локте. При этом клинок должен был располагаться не вертикально, параллельно телу, а с небольшим наклоном вперед. Потренировались немного. Тренировались, потому что позиция была совершенно неуставная, хотя и немного походившая на уставную позицию "шашки подвысь".

Некоторое время оцепление просто стояло по команде "вольно". Темнело. Внезапно показались две "эмки" повышенной проходимости и пять бронеавтомобилей. Оцепление разомкнулось и пропустило машины внутрь, на опушку. В центре оцепления машины остановились и погасили фары. Некоторое время прибывшие курили - в наступившей уже темноте рассказчику это было видно по красным папиросным огонькам.

И вот, наконец, поступила команда "шашки в позицию!" Рота послушно выставила шашки вверх-вперед, как научили. После этого все и началось... Над опушкой стали вспыхивать большие зеленые огни. Они зажигались где-то вверху, медленно опускались вниз и гасли, не долетая до земли. Несмотря на то, что огни были очень яркие, они ничего не освещали - как стояла темень, так и стояла. Зажигались огни сериями - десятка полтора вдруг загорались в вышине, медленно плыли вниз и гасли над землей. Потом снова.

Когда закончилась последняя серия, раздалось несколько звонких хлопков. Затем в воздухе внезапно появились огненные полосы, дуги и восьмерки. Не зеленые, а золотистые. Они были яркими, огромными, но тоже ничего не освещали. Затем пропали и они. А им на смену...

Им на смену с земли вдруг стала подниматься вверх тонюсенькая ниточка света пронзительно синего цвета. Это был не луч фонарика или прожектора. Рассказчик, наверное, назвал бы это лазерным лучом, если бы к тому времени были изобретены лазеры. И если бы луч лазера мог "медленно ползти". Как известно, световой луч распространяется со скоростью света. Этот же луч не встал мгновенно до самого неба, он начал именно что "постепенно расти". Вытянувшись на несколько десятков метров вверх, луч остановился, и его кончик стал разбухать огромным синим шаром. Затем раздался звук гигантской лопнувшей струны, синяя светящаяся ниточка снизу втянулась в шар, после чего шар погас.

И все кончилось... Некоторое время стояла тишина, потом с центра опушки взлетела вверх обычная зеленая ракета. Роте дали команду опустить шашки. Каре раздвинулось, машины - две эмки и пять бронеавтомобилей - уехали. Бойцы побросали шашки навалом в кузов грузовика, и он также уехал.

А на следующий день был снят весь военный лагерь в лесу. Собственно, для этого непонятного действа лагерь и был здесь разбит две недели назад. А когда действо кончилось, перестал быть нужным и лагерь. Свернулись и уехали. Рассказчик больше никогда не видел своих сослуживцев, потому что всех свидетелей этой истории... нет, не расстреляли, как вы, быть может, подумали... Просто разбросали по разным частям. По человечку. Очень быстро расформировали.

С тех пор рассказчик всю жизнь мучился невозможностью хоть как-то объяснить происходившее тогда...

Александр Никонов. Russian X-files

Суханов Павел Емельянович, 1918-1992 гг. Шахта им. С. Орджоникидзе, электрослесарь, 10 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах.

До ареста органами Сталинского НКВД я работал на шахте им. Орджоникидже дежурным электрослесарем. Мне очень нравилась работа, и я, по совету хорошего человека, мастера Торочина, пошел учиться в Прокопьевский горный техникум. Поступил на заочное отделение горной энергетики. Все хорошо шло! На октябрьские праздники женился. Получили комнату, съездили в сороковом году на курорт. После объявления войны с шахты взяли сразу человек пятьдесят молодых рабочих, дали расчет и отправили на вокзал с вещами. Но зам. начальника шахты Маковский быстро пробежал по колонне и у одиннадцати человек отобрал повестки. В это число попал и я. Он взял на нас бронь, и я снова вернулся на шахту. Учеба в техникуме отнимала много сил и времени. Электричек тогда не было, на пассажирские поезда не попадал - ездил на попутных машинах, груженных углем. Ездил часто - два раза в неделю. В сорок третьем году я уже заканчивал четвертый курс, получил квартиру.

9 апреля 1943 года произошло непредвиденное: в три часа ночи к нам вваливаются комендант, старший лейтенант и еще два человека. Мне сразу же надели наручники, запретили подходить к окну. Сделали обыск, забрали зачем-то резиновые перчатки, слесарный инструмент, молоток. Сам же я и нес до трамвая весь этот скарб. А пока шел, все думал: кого же я так обидел? разве что слесаря Иванникова? После того, как меня придавило на шахте, хирург Титов потребовал перевести меня на легкий труд. Механик Раздольский направил меня в аккумуляторную. На мою беду вскоре лопнул выпрямитель на одном рожке. Получили новый. Когда устанавливали его с Беловым (его потом тоже взяли), пришел слесарь Иванников и начал указывать нам. Я его, как водится, послал по-русски. Неужели он наклеветал?

- 49 -

Подошел трамвай, сели и поехали до Первого дома, там меня втолкнули в камеру, в которой сидело девять человек. Опомниться не дали, сразу же вызвали к старшему лейтенанту Ломову. Это был не человек: зверь или фашист. В первый же час он выбил мне зубы рукояткой нагана. Я стоял ошарашенный с окровавленным ртом, а он орал: «Ты хотел убить Сталина, ты хотел взорвать шахту!» И каждый день допросы, побои. А били безбожно.

В камере я познакомился с Гофманом, директором Абагурского лесозавода (не знаю, так ли он назывался тогда?), и его зятем. Рядом лежал один избитый, изломанный инженер из проектного института. Видно, давно сидел и не давал нужного им показания. Было похоже, что от пыток он сошел с ума. После допросов его приносили на палатке и бросали. Гофман показал мне как-то раз на него и сказал: «Все, что будут предъявлять, подписывай, иначе убьют». В последний раз меня допрашивал следователь Киселев, старший лейтенант. Этот был помоложе и почеловечнее. Я все подписал.

И допросы прекратились. Просидел я здесь пять месяцев. Кормили плохо: 400 граммов хлеба (мякина) и баланда. 24 июля надо мной устроили суд. Ввели в закрытую комнату. Вдали сидели две женщины, сзади стояли два надзирателя. Никто из них не молвил за десять минут ни слова. Ничего не спросив, вывели обратно, а вскоре в камеру принесли бумажку, из которой я узнал, что меня приговорили к десяти годам исправительных работ и пяти годам поражения в правах. После суда я еще целый месяц сидел в одиночке - в бане с покатым полом, из дыры в полу вылезали крысы, я их постоянно гонял - совсем заели. Спал на подоконнике. Надзиратель Федя (фамилию не помню) в свое дежурство брал меня на кухню. Он давал мне молоток, топор. Я разбивал кости, добывал мозг, складывал его в кастрюльку и съедал в камере. Спасибо доброму человеку, поддержал!

Где-то числа 10 сентября пришла обвинительная из Кемерова, и меня официально предупредили, что прохожу по статье 58, п. 10а. Отправили в Старокузнецкую тюрьму в закрытой машине. В тюрьме определили в камеру, где спали на полу валетом человек сорок. Обращение здесь было не грубое, через каждые два дня выводили на прогулку во дворик на 15 минут. Когда из тюрьмы повезли на вокзал, встретилась машина с людьми. В ней оказались знакомые с шахты имени Димитрова, я успел крикнуть: «Мне дали десять лет!»

Дней через пятнадцать я был уже в Мариинском лагере. Выгрузили два вагона заключенных мужчин и женщин. То ли на потеху

- 50 -

себе, то ли так надо было охране - устроили нам карантин, да такой, о котором я помню всю жизнь: раздели всех догола и затолкали без разбора в баню. Уголовники стали хватать и насиловать женщин. Не поделив их, выкатились клубком на улицу, начались драки. Тогда охранники стали поливать сверху из автоматов. Убили несколько человек. Дерущиеся рассыпались кто куда.

Бригадой, в которой я работал, командовал рецидивист Рагулин. Он поставил меня копать силосные ямы. Человек он был неплохой. Выписал хлебный паек 800 граммов, но забрал мой новый плащ. Уголовники вообще отобрали у «политических» все лучшее.

В семи километрах от Мариинска находился Антибесский лагерь. На зиму меня перевели туда, и сразу в бригаду - тоже копать силосные ямы. Работа тяжелая, ямы были глубиной два метра. Земля намокшая, тяжелая, к лопате липнет, да еще и вверх откидывать надо, а там уже отвозить на тачках.

Посезонная работа не легче: до марта на лесоповале, в марте бригаду гонят буртовать навоз да растаскивать по полям. Еще хуже, чем на лесоповале. Сил-то сколько надо! А сенокос был - сорок шесть соток на человека. После сенокоса - уборка хлебов, и опять машешь косой вручную, по двадцать пять соток на брата. Осенью - копка картофеля, погрузка на телеги. Но особенно невыносимой была работа на торфяном болоте. Полагалось нарезать семь кубов! Это не каждому по силам. Хорошо, что хоть все двести человек жили рядом с этим болотом в бараках. Болеть было нельзя. Стоило пролежать лишь один день в бараке - хлеба выдавали уже по триста граммов.

Так я проработал (с вынужденными перерывами!) до 1953 года. А перерывы были такие. Как-то просыпаюсь утром, смотрю - ботинок моих нет. Крепкие такие, американские ботинки были и исчезли. Рецидивисты украли, а на работу-то надо. Обмотал ноги чем под руку подвернулось и пошел. Простудился, конечно же, слег с воспалением легких. Положили в больницу. Врачи были из отбывших свой срок, но оставшихся на поселение. Зав. медсанчастью Сентябова попросила меня отремонтировать автоклав. Я отремонтировал. Работы по электрочасти было много. Когда я отремонтировал электрованну, перебрав сорок ламп, Сентябова решила оставить меня при больнице. А как оставить, если я уже выздоровел? Она составила документ, что я сумасшедший, и меня стали закрывать днем в кладовку с железными решетками. Ночью выпускали, я топил печи, ремонтировал, что вышло из строя. Так пережил зиму, окреп, поправился и снова в зону, на общие работы.

На следующую зиму Сентябова выпросила меня в санчасть как электрика. Я все делал, даже ухаживал за коровами, лошадьми. В эту зиму я познакомился с женщиной, которая стала моей женой. Она сидела за колоски. У нее была грудная девочка, которая вскоре

- 51 -

умерла (по дороге в лагерь они провалились под лед и застудились). У нас родился сын, и ее сразу же отправили в Юргу на швейную фабрику, а меня - в Тайшет, в Озерлаг. К счастью, я встретил там знакомого поляка. Он работал аптекарем и имел вес. Помог мне - устроил бригадиром по вывозке леса. Запрягались, как лошади в телегу по восемь человек, нагружались - и обратно, 2,5 километра пути. Почти полгода ишачили так.

Когда началось строительство поселка, запустили пилораму. Мне повезло - назначили на пилораме электрослесарем. Все-таки хорошо, что я профессию электрика приобрел в горном техникуме. Ко мне часто обращались с просьбами починить утюг, плитку. Иногда жены начальников приглашали домой починить что-нибудь. Там покормят, здесь кусок хлеба дадут. Я уже мог помогать сильно слабым - делился с ними.

И все-таки ничто не проходит даром. Заболел желудок, и меня отправили в больницу на Новочумку, за Тайшет. В палате лежало человек сто. Но в тесноте да не в обиде, все лучше, чем на лесоповале. Медики были из заключенных по делу Горького. Люди культурные, опытные. Помню профессора Макатинского, его дочь. Подлечили чуть-чуть, решили отправить на кухню, но я отказался и стал старшим палаты. В мои обязанности входило получить и раздать пищу. Старался выгадать добавку тем, кто послабее. И вдруг однажды ночью, как гром среди ясного неба: «Собирайся с вещами!» Опять вокзал, опять теплушка. Пока ехали до Тайшета, набрали полный вагон. Привезли в Красноярск, втолкнули в привратную к рецидивистам. Они нас всех, тридцать человек, раздели, обобрали до нитки. Через пять дней забрали из привратной и куда-то повезли. Куда едем? Зачем? Никто ничего не говорит. Наконец с приключениями, с остановками, полуголодных, привезли нас в химлесхоз Долгий Мост Красноярского края. Двадцать четвертого мая комендант нам объявил, что мы находимся на поселении. В таком виде пришло ко мне освобождение.

Это был маленький поселок: один дед да трое ссыльных.

Нас, 25 человек, заставили валить лес, строить себе дома. Много чего построили: детсад, магазин, пекарню, установили электростанцию. К концу моего срока в поселке было уже человек сто. Работы много, и где только я не работал: ижицу собирал, кузнецом был, а потом до полного освобождения на электростанции электриком.

По моему вызову ко мне приехала жена. Но без сына - умер он в Юрге... Обзавелись хозяйством: купили корову, поросят, двадцать пять штук кур, построили стайки. Сено для коровы сами заготавливали. Неплохо жили.

- 52 -

В пятьдесят шестом пришло полное освобождение. Сразу же все нажитое продали - и домой, я Кузбасс, к родным. Почему-то все время тянуло назад, в тайгу, но остался здесь. Работа моя мне нравилась - электриком был по башенным кранам. В строительном управлении треста -«Куйбышевуголь» я проработал 22 года, в 1968-м вышел на пенсию, но еще восемь лет трудился. Воспитал двух дочерей.

Моя профессия да мои руки, которые не боялись работы, спасли меня от смерти в лагерях.